Анатолий Горгуль: «Всегда есть место юмору и шутке, на этом и зиждется жизнь!».
Анатолий Сергеевич Горгуль, народный артист России, уже 46 лет служит в Краснодарском академическом театре драмы. Он и сам затрудняется подсчитать все роли, что сыграны за это время; среди них и Арамис («Три мушкетера» А.Дюма), и Марк Антоний («Антоний и Клеопатра» У.Шекспира), и дон Хуан («Последняя женщина сеньора Хуана» Л.Жуховицкого), и Гамлет-старший («Гамлет» У.Шекспира), и еще целая галерея образов классической, советской и современной драматургии. И каждая из ролей — отражение одной из черт богатейшей творческой личности. За эти годы Анатолий Сергеевич стал не только любимейшим артистом и оплотом творческого коллектива; он воплотил высокий образ идеального театра. В мае 2013 года Анатолий Сергеевич празднует юбилей: ему исполняется 75 лет.
— Анатолий Сергеевич! Как состоялось ваше становление как актера?
— Чисто случайно. Вообще-то я хотел быть капитаном дальнего плавания, планировал поступить в Севастопольское военное училище. Помню, учительница начальных классов читала нам «Робинзона Крузо» в зароях — глубоких воронках от бомбежки, где мы, как воробьи, укрывались от солнца…
Я считаю, что участь капитана сродни актерской. Романтика, фантазия, алые паруса — к сожалению, их нет ни там, ни здесь. Они только в мечтах.
Я думал, куда пойти учиться, и прочитал такое название: ВГИК. Даже не представлял, что это такое, потом расшифровал и написал туда. Прислали мне приглашение. Приехал — сельский мальчик, мало читающий, говорящий на кубанском диалекте... Было очень сложно, и странно было бы, если бы поступил. А потом я загорелся, вошел в азарт — и завоевал столицу, поступил.
А когда поступил, хотел уйти. Параллельно я сдал экзамены на исторический факультет — перед отцом было неловко, что хочу стать актером. Но он был мудрый человек и сказал: иди куда душа ведет.
— Вы родились на Кубани, учились в столице, работали в театрах страны. Но затем вдруг вернулись назад. Что послужило причиной?
— Вернулся на родину, потому что здесь все корни, все пращуры похоронены. Были у меня приглашения в разные театры, и в Питер звали-уговаривали, но я отдал себя родной Кубани.
Когда Куликовский позвал меня работать в Краснодар — вводил на роль Звездича в «Маскараде», — я служил в Оренбургском театре. Меня не хотели отпускать, вызывали в обком и чуть ли не под конвоем провожали. Я взял ребенка, быстро сел на поезд, причем был совсем без денег, но, по счастью, встретил в купе тестя Куликовского, занял у него, — так и добрался. И обратно меня не выдали; сразу дали квартиру, я в ней и сегодня живу. Так я вернулся на Кубань.
— Вы попали в театр в великую эпоху Куликовского. Расскажите немного — что это было за время? Каким был тогда Краснодарский театр драмы?
— Куликовский — это была глыба, последний из могикан, мудрец. Театр был очень сильный, мощный, гастроли шли по всему Союзу. Прекрасное было и здание театра (где сейчас находится филармония): шепотом скажешь — и все слышно, и глаза людей видно с задних рядов.
Михаил Алексеевич создал очень интересную, любопытную труппу. Нас было 56 человек. К нему нельзя было не приехать — был обаятельнейший, интеллигентнейший человек. В труппе работали молодые сильные ребята, и старшее поколение — Провоторов, Дубровина, Макаревич — все они приехали из-за Куликовского. Ни один столичный театр не мог похвастаться таким разнообразием личностей, он всегда старался, чтобы в труппе были разные, личностные актеры. Но самое главное — в театре не было ничего, кроме творчества. Не было интриг.
— Сегодня вы профессор, и сами обучаете актеров. Скажите, что вы считаете необходимым передать молодому поколению?
— Самое главное — сохранить нравственность. Чтобы они понимали, что слово человек — емкое, в него входит самое главное: духовно-нравственный стержень. Роден сказал: прежде чем быть художником, надо быть человеком. Вот чего добивался Куликовский и что хочу видеть и я.
В театре много дверей, и очень важно попасть в главную дверь, за которой сцена и театр. Все остальное нужно оставлять за дверьми.
— Многие ваши роли были отмечены наградами и премиями. А какие роли видятся вам наиболее важными, значимыми?
— Можно по пальцам пересчитать такие, где, по словам Станиславского, артист настолько сблизился с характером, что между ними не осталось зазора. Такова роль Изольда в «Аккомпаниаторе» А.Галина, работа в спектакле «Они были так трепетно счастливы» Н.Птушкиной. В таком случае актер не трудится, а роль будто сама ложится — воздушно, ажурно. Велика и заслуга режиссера. В таких ролях человек близок к характеру, к обобщению, ведь каждый характер — этот обобщение. У меня таких пять-шесть ролей за всю жизнь, и у каждого артиста так. Остальные я играл просто профессионально.
— Каждый год у вас новые яркие роли. В чем источник непрестанного творческого горения?
— Любовь к профессии, любовь к театру — и к людям, которые окружают! У нас же коллективное творчество. Мы все разные, где-то друг друга подпитываем и обогащаемся. Все это вдохновляет. Ну и, конечно, всегда есть место юмору и шутке, на этом и зиждется жизнь!
— Сейчас вы плотно заняты в репетициях спектакля «Финтифлюшки» по А.П. Чехову. Каковы ваши впечатления и ожидания?
— Работаем с азартом, без выходных. Мне нравится, но во что выльется — я не знаю. Все покажет премьера. Режиссер спектакля — профессиональный человек, тонкий, чувствующий. Поэтому все мы трудимся активно, с удовольствием.
— Вы играли серьезные роли в кино. Отличается ли принципиально работа актера в кино и театре?
— Абсолютно отличается. Я кино не люблю. Мне не нравится кино в том смысле, что ты становишься марионеткой, куклой. То конец снимают, то начало, ты во власти оператора.
Многие сейчас снимаются в сериалах. Там, конечно, хорошо платят. Но я не хочу, боже упаси. Это просто штамповка.
В театре я знаю последовательность, развитие роли, она видоизменяется. Первые спектакли — это всегда только поиски, пристройки. Только на десятой-пятнадцатой премьере актеры «сговариваются», обживают территорию. Режиссер ставит перед актерами основные вехи, но каждый спектакль — новый, появляются нюансы. Серьезные спектакли не похожи друг на друга. А в кино — все, ап! Снято! И хотя проклинаешь себя и режиссера, думаешь: да что же я тут так сыграл? — но поздно, поезд уже ушел.
Если бы предложили еще сниматься, я бы согласился сняться только у хорошего режиссера, как вот у Звягинцева в «Изгнании». Даже и небольшая роль у такого режиссера обогащает. Он сложный человек, интересный, талантливый, интеллигентный. Работать с ним хотелось.
Но есть и другой аспект. Художник после себя оставляет картину. Кинорежиссер оставляет фильм. Композитор оставляет ноты. А в драматическом театре — какой-нибудь горе-критик напишет чушь, и следующее поколение прочтет и скажет: «Боже! Вот такой ужасный был артист Горгуль? И народный еще был?». Вот что после нас остается! Такая у нас планида, актеров. Хотя Станиславский правильно говорил: актер — это посредник между Создателем и зрителем.
— Вы — народный артист России. А для какого народа, для какой публики вы играете?
— Не только для театралов, конечно. Театр — для всех зрителей. Человек не виноват, если он рос в такой среде, где не ходят в театр. И очень важно, чтобы человек, пришедший в театр в первый раз, захотел прийти во второй.
— Какую роль хотелось бы вам сыграть?
— Давным-давно Куликовский говорил мне так: запомни, если хочешь сделать артисту гадость — дай ему сыграть то, что он просит. Здесь есть сермяга. Мы же не видим себя со стороны. Мудрый, опытный режиссер видит в актере то, чего он и сам в себе не видит. Поэтому я никогда не предлагаю и не прошу для себя роли.
— Вы мечтали стать капитаном дальнего плавания. Сейчас еще хоть иногда хочется отдать швартовы?
— Когда я смотрю на море — старая мечта меня еще волнует. Хотя и в театре есть свое путешествие. Но я бы сравнил театр не с гриновским парусником, а с мощным авиалайнером.
Приходит зритель, покупает билет на какой-то рейс. Рейс «Булгаков», например. Садится на место. Начинают работать могутные моторы — музыка. Видны огни аэродрома — это световая партитура. Взлетать всегда непросто: быт, неувязки мешают зрителю-пассажиру взлететь, как самолету мешают косые дожди. Салон трясется, а потом раз! — и вырывается вверх, и под тобой кипенные облака, и самолет как будто зависает. И такое яркое солнце! И при нем видны звезды. Темное-темное небо, и космос, и звезды. И если зритель это испытал, то купит билет на рейс еще раз, чтобы еще раз взглянуть на эти звезды…
Белинский говорил о театре: «Какое из всех искусств владеет такими могущественными средствами поражать душу впечатлениями и играть ею самовластно». Конечно, здорово. Но тогда еще самолетов не было! Думаю, если бы я сейчас привел Белинскому этот образ, он бы со мной согласился.
Вера Сердечная.
