Артист в России больше, чем артист
Думаю, что не ошибусь, высказав предположение, что у большинства россиян отношение к поэзии напоминает сегодня отношение к старому заслуженному родственнику. Родственнику, которому выражают почтение в глаза, но про себя думают: «Ох, опять ты, старый, развыступался… Когда же ты умолкнешь?..»
Так и у меня возникло некоторое опасение. Неужели народ пойдет на спектакль Безрукова, слушать стихи Пушкина, де Бержерака, Есенина, Высоцкого… Это при том, что ейский зритель весьма искушен и избалован тем «звездным дождем», что льется на него почти каждый день во время курортного сезона. Однако уже на подступах к Дому культуры, где должен был проходить спектакль, я убедился, что опасения мои были напрасными. Люди стекались по одному и целыми группами, а цветов несли столько, что задумай Сергей открыть в Ейске цветочный магазин — товара хватило бы ему на неделю!
И вот в переполненном зале погасли огни, а сцена ярко осветилась. Невысокий, но подтянутый и стройный, в ослепительно белой сорочке, на ней появился Безруков. Началось таинство перевоплощения. Перед зрителем возникает легендарный дуэлянт и поэт Сирано де Бержерак. Строки из «Ростана» под музыкальный аккомпанемент будоражат зал. И как-то незаметно, словно бы переносишься в далекий век плащей и шпаг, ощущаешь запахи и звуки Парижа…
Но, внезапно наваждение исчезает, понимаешь, что уже не Сирано стоит на сцене, а молодой Пушкин. Сложно было проследить, когда Безруков сделал переход к другой эпохе, но его Пушкин тоже совершенно живой и человечный. Белозубо улыбается, потягивается, зевает. При этом актер не играл заученную роль, устремив невидящий взор в никуда — весело и дружелюбно он общался со своим зрителем: приглашал на танец девушек из зрительного зала, смеясь, разбрасывал мячики. И хотя Сергей и вел себя при этом чуть лукаво и озорно, в его отношении к своему зрителю не промелькнуло ни капли пошлости или высокомерия.
Не знаю, как у окружающих, а у меня возникло впечатление, что я встретился со старым другом, которого не видел много лет и с удовольствием слушаю его рассказы. Очевидно, что нечто подобное ощущали и остальные зрители: за все время спектакля не прозвучало ни одного выкрика из зала, никто не отвечал громко на телефонные звонки — зал целиком втянулся в игру. А когда в середине представления вдруг отключили электричество и сцена погасла, раздался такой недовольный гул, что электрик, скорее всего, втянул голову в плечи и судорожно принялся исправлять неполадки.
Единственный, кто ничуть не смутился в эту минуту, был Безруков. «Вы меня видите?» — прозвучал из темноты его бодрый голос, и замелькала рука в белой сорочке. «Да! » — дружно, как на новогоднем утреннике, отозвался зал. «Тогда, если в зале будет тихо, я вам спою, как на Грушинке, возле костра под гитару. Не против?». «Нет!» — так же дружно проскандировали зрители, и наступила тишина.
В этой тишине зазвенели струны гитары и полилась песня. Тут, очевидно, электрики совладали-таки с оборудованием. Вспыхнул свет — и под бурю аплодисментов артист вернулся к микрофону. Началось новое перевоплощение. На сцене уже не Александр Сергеевич, а бузотер и повеса Сергей Есенин. В руках у артиста появляется залихватская гармошка, а белая сорочка сменяется кургузым пиджачком с революционной гвоздикой в петлице…
Неожиданно над залом раздался удар гонга.
— Вы слышали? — завершая песню, на этот раз Владимира Высоцкого, с легкой грустью спросил Сергей. — Это значит, что уже одиннадцать и нам с вами пора прощаться…
Слова эти прозвучали настолько неожиданно, что я даже не понял, как незаметно пронеслись три часа спектакля. Словно Золушка, которая, оказавшись на балу, совершенно забыла о времени. Стало немного грустно. Столько еще хотелось услышать, впитать в себя, осмыслить… И на тебе — конец спектакля!
По дороге домой улыбался про себя, вспоминая остроумные ответы Сергея на вопросы зрителей:
— Что такое женщина?
— Женщина — это жизнь. Конечно, мы, мужчины, гораздо значительнее и самостоятельнее, но беда в том, что заметно это лишь на фоне женщины…
Спать в ту ночь совершенно не хотелось. Хотелось чего-то слегка забытого и удивительного. Сообразив наконец, чего именно, я снял с книжной полки потрепанный томик Пушкина, который не брал в руки долгие годы, и открыл его на «Евгении Онегине». «Мой дядя самых честных правил…»
Тимур Савченко
