В Новороссии: «Мы не за мир, мы — за победу!»

Протоиерей Украинской православной церкви Московского патриархата Владимир Марецкий, настоятель Свято-Никольского храма города Новоайдара, — один из первых православных священников, поддержавший ополчение на Украине. Приход его не пустует, люди вереницей тянутся к нему за советом. Но киевские власти его действий не одобряют, окрестив за глаза «священником-террористом». В мае прошлого года сотрудниками СБУ он был взят в плен, претерпел там пытки. Освободили его только через четыре месяца, когда начался обмен заложниками. С тех пор он снова со словом Божьим на передовой. Его возвращения с войны ожидают дома жена и трое детей.

Людям, живущим заботами мирного государства, о войне знающим лишь понаслышке, трудно понять мировоззрение людей, прошедших бомбежку, пытки, голод. Мнение отца Владимира может показаться спорным и странным, но его разделяют сейчас сотни тысяч жителей самопровозглашенных республик Новороссии.

— Отец Владимир, что значит быть фронтовым священником? Как вы им стали?

— Родину защищать никому не стыдно и никогда не поздно. Я, как куратор отношений донского казачества к православию по благословению нашего епископа, не мог бросить своих казаков, не мог их предать, поэтому и выступил вместе с ними в первых рядах. Сразу пришел на блокпост и призвал людей. Мы беспокоились в первую очередь о правопорядке, о сохранении спокойствия населения. Нашей первоочередной задачей было не дать разворовать имущество семей, церквей, колхозов. Некоторым людям это не понравилось, кто на это имущество свои виды имел. Отсюда и все наши сложности, в дальнейшем потребовавшие реальных силовых действий.

Нам не нравилось отношение киевских властей к нашему народу, к нашему региону. Мы живем в промышленном районе, где люди — шахтеры, рабочие и колхозники — пашут по-черному, обеспечивая экономическое благополучие всей Украины. А что в ответ? Западенцы в противовес нам — хранители культуры, а мы у них в рабах. Оставьте нам немножко заработанных нами копеек, и мы отремонтируем дороги, построим детские сады и школы. Мы хотим, чтоб и наши дети за наш труд сытые ходили. А вместо понимания нам первым делом запретили говорить на русском языке. Тимошенко вообще кричала: «Услышишь русскую речь — выпусти рожок из автомата!» или «Давайте Донбасс колючей проволокой огородим и разбомбим, так как здесь одни террористы». Но ведь здесь живут дети, жены, матери.

— А вы оружие брали в руки?

— На моих руках крови нет. Оружие брал, но ни разу его не использовал. Не мог не брать, потому что надо было подавать пример другим. Учил его использовать, но сам ни разу не применял. Мое оружие — слово Божие. Прежде всего надо думать о вечности, а не о временных происходящих событиях.

— То есть все побежали вперед, а вы позади остались?

— Нет, я нигде не оставался, всегда был впереди. Четыре года в форме проходил — сверхсрочную отслужил, сапоги проносил, в Чернобыле в течение полугода цемент таскал, замазывал им трещины саркофага. И я этого не стыжусь.

— На что вы готовы пойти ради отстаивания своих идей?

— Я готов пожертвовать собой хоть сегодня, хоть завтра. Единственное, не готов пожертвовать женой и детьми, я их очень люблю. Не хочу, чтобы их коснулись все эти дрязги — перевороты, перестройки, я хочу, чтобы они жили счастливо.

— Но вы же себе сказали, что использовать оружие не будете. Значит, какой-то все-таки «стоп» есть?

— Я воспитан в советское время, для меня важно понятие Родины, я — патриот. Если было бы нужно, если бы я видел перед собой реального врага, то использовал бы оружие. Убивать мы не хотели и не собирались. Я ходил в украинскую воинскую часть, общался с людьми. Ожесточения по отношению к нам не было. Я помог половину части вывезти из города в Харьковскую область, сам сопровождал колонну техники. По нашей договоренности полный вывод оставшейся части за территорию Луганской области должен был произойти через неделю. Но из-за вмешательства властей, милиции и СБУ все пошло прахом.

— Как вы попали в плен?

— В нашей группе было четырнадцать человек, среди которых один оказался иудой. В свое время он попал на крючок милиции и заключил с ними договор о сотрудничестве. К нам он уже пришел с определенными целями, а ему поверили. Я предчувствовал предательство, ребятам говорил. Если мы слушаем своего ангела-хранителя, он нам всегда подсказывает. Мне он просто кричал, что опасность рядом. Нам предстояла поездка, я знал, что она будет последней. В плену я и мои товарищи провели почти четыре месяца. Нас пытали: били руками, ногами, прикладами, ломали кости и суставы. Надежда Савченко, которая сейчас в российской тюрьме и о действиях которой идет много споров, особо проявила себя в садистских избиениях. Она вообще предлагала продать нас на донорские органы. Они добивались, чтобы мы всенародно признались в организации террористической группы, ее подготовки к терактам, преступлении против населения. Это нужно было для показухи, для предоставления искаженной информации по ту сторону фронта.

— А где же был Бог в тот момент?

— Когда нас арестовывали, машину окружили с трех сторон и расстреливали. Каждый из них выпустил по рожку, а может, и по два. Так вот пока нас убивали, прикончили своих двоих и ранили троих. А мы в машине остались все живые. Так есть Бог на свете или нет? Конечно, есть. Да, были моменты, когда в отчаянии кричала душа: «Господи, ну за что столько испытаний? А может, „кого люблю, того и наказываю“? Господи, прости за малодушие. Дано потерпеть — значит, это нужно».

— Что вас поддерживало там?

— Поддерживала вера и в Бога и в друзей. Многое в то время изменилось. Те, кто раньше был просто товарищем, стали друзьями. Те, кого я раньше называл друзьями, стали врагами. Война разделила общество…

— Вы простили тех людей, что издевались над вами?

— Как священник — да, но как человек надеюсь, что некоторых из них еще встречу. Я не знаю, как поведу себя в тот момент. Как священнику мне хотелось бы быть благоразумным, но, скорее всего (чего я боюсь), не сдержусь и впаду в грех. Не убью их, но накажу. У меня дикое желание высадить им полностью с одного раза все зубики — так, чтобы и кашу через трубочку ели. С удовольствием переломаю им суставы. Как это они делали мне и моим товарищам.

— Мне охарактеризовали вас как человека, разочаровавшегося в людях.

— Нет, я никогда не разочаруюсь в людях, потому что люди все разные. Я верю людям и буду верить в доброту их души. Я сам такой, много прощаю, но часто сам прошу простить.

— Как вы из плена вернулись?

— Нас вообще не готовили к обмену и должны были убить сразу после признания. Но мы не признались, а наше дело, благодаря СМИ, получило широкую огласку. То, что мы выжили, тоже милость Божья. Нас перекидывали постоянно из одного места в другое: из батальона «Айдар» отправили в СБУ, потом в 27-ю тюрьму, затем отдельно меня в 18-ю зону. А обмен стал неожиданностью. В неразберихе они и не поняли, кого поменяли…

— Виделись ли вы с соратниками после плена?

— Конечно. Мы все, кроме двоих, сильнее всех пострадавших, остались на передовой. Служим снова, приносим пользу для новообразованного государства.

— Правда ли, что на войне все веруют в Бога?

— Да, в окопах атеистов нет. Ни одного. Жизнь бытовыми сложностями отвлекает человека от главного, но когда стоит вопрос жизни или смерти, сознание просыпается: либо человек соглашается, что живет с Богом, либо готовится умереть. Всем хочется жить и верить в Бога. И Бог помогает, происходят реальные чудеса. Историй много, как Господь охраняет…

— В каком психологическом состоянии ополченцы приходят к батюшке?

— В тяжелом. Постоянное боевое напряжение сказывается и на психике, и на отношениях, и на осознании окружающего социума. Насилие они стремятся компенсировать добром, даже в такой мелочи, как уступить в маршрутке место. Сами ищут повода простить. Тяжело им. Есть особенности отдельных людей, но это скорее от характера зависит. Кое-кто, конечно, срывается, но по-другому — водки пару дней попьет, а потом себя в руки берет. Тех, кто на грани, отправляют к родным, отойти от выстрелов и взрывов, прийти в себя.

— На гражданке люди остаются воцерковленными?

— Люди, прошедшие военные действия, отдают себе отчет в произошедшем и хотят оставаться с Богом. Защиты и спасения не будет, если не верить, и они это знают. Пережитые события заставляют задумываться о своем жизненном пути. Может, реже посещают храмы, но от веры не отходят. Исповедуются, получают советы, продолжают жить, создавать семьи, рожать детей.

— Киевский патриархат поддерживает войска АТО. На базе греко-католической униатской церкви была создана карательная сотня Иисуса Христа. Что это?

— Это очередная попытка завладеть миром. Ведь известно, что после разрушения коммунизма единственным врагом Америки осталось русское православие. Победить православие хотят на протяжении всего его существования, но это единственно правильная религия. Доказательств тому много — и в крещенской воде, и в Благодатном огне, всего не перечислить. Мы должны помнить, что без православия не выживем, это наш фундамент. И мы должны стоять, защищая его, как кремень!

Евгения ЛЬВОВИЧ.

Кубань — Новороссия — Кубань.

Фото: dushenov.org