Листопад судьбы: в память о Виталии Бакалдине

С конца 90-х Виталий Борисович Бакалдин работал в «Вольной Кубани», редактировал ее дочернее издание — газету «Литературная Кубань». Среди любителей литературы газета была очень популярна, и напечататься в ней считалось великой честью.

Бакалдин был придирчивым редактором и абы что на страницы газеты не допускал. Бывало, устав от чтения бесконечных писем и рукописей, присланных кубанскими литераторами, профессиональными и не очень, он откидывался на спинку стула и начинал читать наизусть любимые стихи, в основном советских поэтов.

Память его была удивительна. Не забуду, как он, особо выделяя некоторые слова, читал стихотворение о «милых красавицах России», о том, как «на носилках длинных под навесом умирали русские принцессы»:

Возле в го-су-дар-ствен-ной
печали
Тихо пулеметчики стояли…

Ярослав Смеляков, Николай Тихонов, Сергей Орлов, Виктор Гончаров… В этом почетном строю есть место и для самого Виталия Борисовича: он ничем не уступал славным поэтам советского времени.

И если он был менее известен, чем они, то лишь потому, что был «слишком краснодарским»: после развала страны мало печатался в толстых российских журналах, не красовался на литературных форумах в Москве, не стремился попасть на глаза знаменитостям.

Например, Юрий Бондарев узнал о нем случайно, когда Виталию Борисовичу было уже под восемьдесят. Прочитав его двухтомник «Избранное», Бондарев был поражен. «Пережил встречу с большим русским поэтом, — написал он в письме Бакалдину, — мыслящим, совестливым, глубоким, болеющим всеми болями нашей безумной эпохи».

Потом была длительная переписка. Как жаль, что они так никогда и не встретились — всемирно известный писатель-фронтовик и наш выдающийся земляк, поэт-учитель, с гордостью заявивший, что ему «выше названия нет, чем русский учитель-словесник и русский советский поэт».

Как учителя Бакалдина и сейчас с теплотой вспоминают не только его бывшие школьные ученики, но практически все, кому довелось с ним видеться, общаться или кто просто читал его стихи.

Он был одним из самых эрудированных, образованных и умнейших людей нашего города. Его живые эмоциональные рассказы «о времени и о себе» становились бесценными уроками для детей, их родителей, литераторов, друзей и сослуживцев.

Он находил общий язык с любой аудиторией, говорил увлеченно, и было видно, что ему самому такое общение доставляет немалое удовольствие. Когда в Пушкинской библиотеке отмечалось 75-летие поэта, зал был переполнен, но люди все шли и шли:устраивались в проходах на приставных стульях или просто стояли.

А ведь это был 2002 год — время смутное, глухое. Казалось, что уже никому нет дела до стихов… Но краснодарцы шли к Бакалдину за словом правды, за красотой поэзии, за искоркой надежды, за советом, как жить дальше.

Надо сказать, что в годы перестройки многие литераторы тоже «перестроились». Некоторые сделались демонстративно аполитичны, другие перешли под чужие знамена… Бакалдин не предал ни своих идеалов, ни своих соратников, остался верен им, хотя можно только предположить, как ему было трудно:

Мои поистрепались миокардии,
и скачет сердце, дробно семеня.
Я никогда не выходил из партии,
а партия вдруг вышла из меня.

Интересно наблюдать, как работает поэт над своим произведением… Написав стихотворение, Бакалдин часто читал его по телефону друзьям, выслушивал их мнение и, если надо, вносил поправки.

Чаще всего он звонил своей бывшей ученице Галине Коваленко, сестре Рите Солодкой и поэтессе Нелли Василининой. Ко мне по этому поводу не обращался, потому что я стеснялась и терялась, говорила только восторженные слова, а он из-за этого сердился.

Но однажды я была у него в гостях, и он прочитал мне свое раннее стихотворение о первой детской любви. Сочинять он начал еще со школьных лет. Когда я по обыкновению стала восхищаться, он нетерпеливо перебил:

— Нет, постой! Что именно тебе понравилось?

Запнувшись на миг, я прочла запомнившиеся строки:

Хлопнули двери
на лестничной клетке.
Ахнуло эхо.
Пришла тишина…

Он ничего не ответил, но по его глазам было видно, что он услышал то, что хотел. Одно из его стихотворений родилось, можно сказать, у меня на глазах.

Элемент не найден!

Тихим осенним днем шли мы с Виталием Борисовичем по улице Красной. Он недавно вернулся из Геленджика, с детского поэтического конкурса, и рассказывал о море, о ласковом солнце, о золотых деревьях, застывших в предчувствии скорого увядания. Вдруг он остановился, замолчал и показал рукой куда-то вверх:

— Посмотри, какой дивный узор!

Ничего «дивного» я не увидела, кроме обычных осенних веток, уже порядком облысевших. Времена были унылые, безденежные, и у меня не было ни малейшего желания умиляться сомнительному «пейзажу».По губам поэта скользнула улыбка.

На другой день Виталий Борисович передал мне листок со стихотворением, чтобы я его набрала на компьютере. Приведу его полностью:

Без листвы узор ветвей
резок в небе ясном.
В листопад судьбы своей
думаешь о разном.
Пусть она какая есть
на нещедрой ниве:
не в одном богатстве честь,
радость не в наживе.
С моря яростный закат
ослепляет горы…
И за то, что небогат,
мне смешны укоры.
В солнце желтые дубы,
солнце в темной хвое —
словно всей моей судьбы
золото живое…

Выпорхнув когда-то едва оперившимся птенцом из «двора вербены и петуньи», Виталий Бакалдин сумел пройти свой путь смело, талантливо и честно. Подростком он пережил оккупацию. Получив высшее образование, всю жизнь работал для своего города: для его школ и библиотек, для его газет и журналов, для его театров, радио и телевидения…

Его светлое творчество так или иначе коснулось всех краснодарцев — настолько оно было всеобъемлюще, так много добра оно принесло с собой. В годы моей юности трудно было найти школьника, не прочитавшего «Царевну-недотрогу».

Эта поэма вышла в журнале «Юность» и стала настоящим бестселлером, а ее героиня, обаятельная и строгая отличница-недотрога, влюбила в себя не только читателей, но и маститых столичных критиков. А его детская книжка «Стихи о хлебе»! Сергей Михалков сказал о ней: «Прочитав эту книгу, пожалел только об одном — что не я ее написал».

Жизнь сложна. Несправедливо утверждать, что Бакалдину не были ведомы сомнения, что он не ошибался и не страдал от своих ошибок, которые (иногда мнимые) прилежно подсчитывались его недругами.

Бог с ними, с этими странными людьми! Не для них он писал, а для нас — внимательных, доброжелательных, тех, которые сумели его понять и принять. Не им, а нам сочинил он «Травы-муравы» и «Город мой», «Каску» и «Полевую сумку», праздничный «Краснодарский вальс» и слова ныне уже забытой песенки, с которой когда-то начиналась краевая «Пионерская зорька»:

На урок, на урок,
В наши вольные степи
прекрасные!
Ветерок, ветерок,
Развевай наши галстуки
красные…

Работал Бакалдин буквально на износ, находил в этом радость и был совершенно равнодушен к роскоши. У него никогда не было ни машины, ни дачи — типичных показателей благосостояния советской эпохи.

Элемент не найден!

Его квартира хотя и находилась в центре города, но была тесновата для его семьи, особенно когда появились внучата. Он писал стихи на полированной полке секретера — характерного образца мебели брежневских времен. На этой небольшой полочке были написаны «Краснодарская быль», «Сказка о пойманной птице», поэма «Самому первому» и десятки других произведений, вошедших во многие известные поэтические книги, кубанские школьные хрестоматии, литературные антологии…

Как-то раз я заикнулась ему, что, мол, выдающийся поэт не имеет нормального стола для работы. Виталий Борисович не на шутку рассердился:

— Во-первых, никакой стол мне не нужен! А во-вторых, хватит разбрасываться такими словами, как «выдающийся»! — и принялся темпераментно объяснять, что нынче титулы «великого, народного, выдающегося» раздаются с чисто хлестаковской «легкостью необыкновенной».

Непослушные волосы Виталия Борисовича при этом рассыпались, и он то и дело поправлял их рукой. Но, немного остыв, признал, что несколько «выдающихся» у нас в Краснодаре все же имеется.

Бакалдин трепетно относился к талантливым собратьям по перу. С большой теплотой отзывался о Леониде Пасенюке и Юрии Абдашеве, хотя во многом не разделял их убеждений. И, конечно, давняя преданная дружба связывала его с литературными соратниками, членами Союза писателей России: Виктором Логиновым, Кронидом Обойщиковым, Сергеем Хохловым, Борисом Тумасовым и другими генералами кубанской литературы, чьи произведения не сходили со страниц «Литературной Кубани».

В стихах последних лет Бакалдин все чаще обращал свой взор в прошлое, к ушедшим друзьям, нежно любил свою семью, посвящал книги жене Евгении Владимировне, которую называл «жизни своей соавтором» и в серо-синих глазах которой тонул.

То гремя приливом, то отливом,
жизнь моя давно пошла
в распыл…
Но коль спросят,
был ли я счастливым,
с тихой лаской я отвечу:
«Был…».

Больно произносить это слово — «был», особенно теперь, когда чувствуешь невольную вину перед этим необыкновенным человеком, подарившим нам так много радости и так мало получившим ее от нас. Никакие премии и награды не могли восполнить ему чувство одиночества, потерю страны, друзей, его любимой газеты…

Виталий Борисович ушел 10 лет назад, 30 декабря 2009 года. Помню, на следующий день мы собрались в здании Краснодарского отделения Союза писателей России. Было тихо-тихо, несмотря на то что нас набилось под завязку: пришли почти все писатели-краснодарцы.

Мы стояли, как пулеметчики из стихотворения Смелякова, «в государственной печали». Многие не могли скрыть слез. У всех была одна мысль: «Как теперь жить без него, без нашего старшего друга, нашего «Литературного института»?

Но сейчас, спустя годы, я понимаю, что он не оставил нас. Иногда мне кажется, что он где-то рядом, готовый прийти на помощь. Это не сон, не иллюзия. В любую минуту я могу поговорить с ним, спросить совета — для этого надо лишь раскрыть его книгу…

Людмила БИРЮК